Три письма, или Армейские байки

Говорят, чужие письма читать нехорошо, но Анна Петровна с разрешения сына нет-нет да и возьмётся перечитывать три особенных письма — от его друга, в недавнем прошлом солдата. И не потому, что очень любопытна — уж больно интересны они в литературном плане. Да и жизнь солдатскую — трудную, но надолго запоминающуюся — сама смогла как бы прочувствовать.

Несмотря на то, что школьные сочинения Олежке давались нелегко, тут его словно прорвало — как только выбирался подходящий случай, писал домой и друзьям письма — убористым почерком, на тетрадных листочках «по математике», не соблюдая при этом поля (они тоже были заняты письмом) и не пропуская ни единой клетчатой строки.

Анна Петровна взялась за первое письмо — свой корявый почерк Олежка объяснял так: «Почти постоянно пишу на коленке, пишу часто и много, больше всех. Зато мне ни одного письма ещё не пришло. Только один раз, до Нового года, мать посылку прислала, и всё…

Сегодня 19 января — Крещение. С праздником тебя! А ещё ровно два месяца назад у меня были проводы. На них пришло не так много народу, зато самые близкие и дорогие мне люди. В восемь вечера порадовала соседка, сказав, что детей отправили к бабушке, гуляйте, мол, не стесняйтесь. И понеслось… В двенадцать ночи я даже подумал: когда же это кончится? Но потом, казалось, время пошло быстрее.

Где-то в семь утра военкоматская «ГАЗель» увозила нас в неблизкую Сызрань, а я на целый год мысленно прощался с родными и друзьями, бросая прощальный взгляд на село и его окрестности — ведь здесь прошло моё беззаботное детство. Понял и то, что с отъездом из дома начинается новая ступенька в моей жизни — взросление. Мысль о том, в каких местах буду служить, не покидала всю дорогу.

А попал я в ракетные войска стратегического назначения. Часть учебная, находится в Астраханской области, но арбузами тут и не пахнет — кругом степь. Погода жуткая — ветра сильные. Правда, морозы начались только после Нового года, а до этого стояли сильные туманы. Дождей не было, а лужи из-за тумана образовывались почти на глазах. Первый снег, который вскоре растаял, пошёл третьего декабря. Запомнил, потому что на другой день я принимал присягу. Жаль, что на неё ко мне никто не приехал — расстояние, брат!

На присягу меня вывели из санчасти — я тогда болел. Хорошо в ней, можно пользоваться телефонами, т.е. нельзя, просто никто не смотрит и удаётся позвонить, никому не попавшись на глаза. А в роте на телефоны настоящая облава проходит, иногда нас обыскивают, а мы, как партизаны или разведчики, тщательно скрываем свои средства связи. Но через полтора-два месяца из этой учебки нас должны отправить в войска. Может, там пользоваться телефонами будет немного свободнее, чем здесь. Во всяком случае, я на это очень надеюсь.

Потихоньку втягивался я в армейскую жизнь. Взялись за нас отцы-командиры по полной программе, гоняли что есть мочи. После присяги стали ходить в наряды. Мне чаще всего доставался наряд по столовой. Пришлось в ней немало попотеть — одной посуды перемыл, кажется, на целую жизнь вперёд. Еда здесь, конечно, не ахти какая, но на Новый год удивили (я даже вспомнил родной дом): на завтрак шоколадные конфеты и шоколадки, в обед апельсины, а на ужин вафли. И до сих пор удивляют большими печеньями, похожими на булочки.

Два месяца пролетели незаметно. Есть что вспомнить. Вот, к примеру, зашёл недавно в умывальник, а там накурено. Следом капитан появился, учуял запах и… подумал на меня. До сих пор звезда от кокарды на лбу ощущается! Да не подумай чего плохого — слегка так треснул по голове, чтобы неповадно было в другой раз, наорал и отпустил, хотя я и не виноват вовсе. Вообще, нас не бьют, просто в тот раз капитана довели. Хороший он мужик. Жаль, что командир другой роты.

Тут всё по-другому. Сейчас вот одному пацану посылка пришла — как всегда, налетели. Ты бы видел, что было, когда мне посылка пришла! Весом восемь с половиной килограммов: куча конфет, печенье, вафли, шоколадки, сигареты, сгущёнка и… носки. Зачем мать мне их прислала — даже для меня загадка. Вокруг меня вся рота собралась, но делился я только со своим взводом — в нём почти все самарские. 30 человек нас из Самары сюда привезли, правда, некоторых раскидали по другим ротам.

Знаешь, я когда в часть приехал, не мог писать письма, потому что у меня бумаги не было. Потом я ефрейтора довел до «горячки» — и он дал мне две восемнадцатилистовые тетрадки (Смотри, какое длинное слово! Сосчитай, сколько там букв получилось?!). Одна тетрадь уже кончилась, а в другой последний листок остался. Наверное, матери напишу…»

Дочитав первое письмо, Анна Петровна от души хохотала над вторым. Да и начиналось оно со смешного «обвинения» её сына. Возмущённый Олежка сообщал, что получил хороший нагоняй от своего замполита.

«…Построил он роту и спросил — у кого начинается фамилия на букву «В», затем инициалы имени и отчества. Я говорю — Воробьёв Олег Леонидович. Подозвал меня замполит поближе к себе, да твоим конвертом по голове. Ведь в графе «кому» ты написал «В.О.Л.» Скажи, говорит замполит, своим зашифрованным друзьям, чтобы они фамилию писали полностью! Представляешь, над нами вся рота угорала со смеху. Но это всё давно было, в учебке.

Спустя некоторое время за нами приехали офицеры из воинских частей. А о том, что нас раскидывают, заранее даже не предупредили, просто с утра вывели на развод и стали беспорядочно зачитывать фамилии. Так нас разбили на команды: кто-то попал в Иркутск, кто-то в Татищево, Нижний Тагил, Ивановскую область, а мне и ещё троим самарским пацанам досталось Бологое. С плаца побежали в казарму собирать вещи и документы, стали обмениваться адресами. Потом нам выдали вещевые мешки, кружки и ложки, перед отъездом сходили в баню, получили чистые портянки и «белуги», чем очень обрадовали, а ещё на дорогу полагалось денежное довольствие. Сумма небольшая, но всё же очень пригодилась. С постели подняли в три часа ночи, а уже через час под звуки играющего оркестра дизельный поезд увозил нас всё дальше от учебной части, в которой провели мы безвылазно четыре месяца своей жизни.

Побывал я, так сказать, проездом в знаменитом городе-герое Волгограде, ночная прогулка по нему запомнилась мне на всю жизнь: большие, широкие улицы с длинными старыми домами сталинской застройки, памятники войны, в общем, есть на что посмотреть! Мы гуляли там в ожидании поезда, а когда сели в него, опять перед глазами стали мелькать населённые пункты, днём ненадолго останавливались в Липецке и Ельце. В пути провели день и две ночи, в последнюю из которых мы приехали в Москву. И хотя время уже было достаточно позднее, но пассажиров проснулось больше полвагона, чтобы посмотреть столичный город. В три часа ночи были на Казанском вокзале. В окно я разглядывал Останкинскую башню, МГУ, МИД, МКАД, какую-то церковь (кажется, я видел её в одном фильме), огромные жилые массивы спальных районов и суперрисунки граффити на бетонных стенах вдоль железной дороги. За МКАДом Москва быстро кончилась, за окнами замелькал лес и небольшие дачные домики местных олигархов, несколько этажей в высоту.

В шесть часов утра приехали в Бологое, вылезли из поезда и «обалдели» от холода, ведь там, где мы служили до этого, была плюсовая температура, да и от настоящей зимы мы давно уже отвыкли, а тут сразу минус семь. Когда на спецмашинах нас довезли до места назначения, пришлось удивиться огромным сугробам. Но вскоре солнце стало всё больше пригревать, и снег начал быстро таять, так что не так уж и много нам, новичкам, пришлось его покидать. Самое страшное — зиму мы пережили».

Анна Петровна на миг остановилась: в сенях хлопнула дверь, и на пороге она увидела того самого Олежку: «Какая радость! Проходи, пожалуйста. Скоро придёт и Семён — он просил никуда тебя не отпускать до его возвращения с работы». Возмужавший после армейской жизни, парень немного смутился, согласился присесть и подождать друга. «А я вот как раз письма твои солдатские перечитываю, — взволнованно произнесла женщина, — ты уж извини, но они очень растрогали меня…»

Олежке и самому захотелось вспомнить армейские будни.

«Ждём с пацанами допуск к самостоятельной работе. Без него нас даже в наряды ставить нельзя. Недавно сделали ремонт в учебном корпусе, часто подметаем плац, а вчера ходили делать ограждения из колючей проволоки в лесу — рукам моим немного не повезло.

В столовой нас кормят кашей, щами, супом, дают котлеты, пельмени, тефтели, пряники, печенье, кофе со сгущёнкой, кукурузу, вермишель. Я больше всего люблю сладкий молочный суп и пельмени, а ещё всякие салаты, ну и масло. Тут столовая гражданская и в наряды по столовой ходить не надо. Правда, кормят мало, не наедаемся, иногда пытаемся догоняться в «чепке», но денег пока мало. У меня в нём уже долг есть. Как зарплату получу, пойду отдавать. Ещё нас тут по воскресеньям радуют концертами или походом в кино…»

Олежка на мгновение улыбнулся, после чего взялся за третье письмо.

«Я сейчас через день дневальным заступаю и с двадцать первого числа пойдёт уже десятый месяц службы. С одной стороны, мне грех на неё жаловаться. Даже побывал на четырёхдневных учениях, но в армии я больше всего не люблю утреннюю физическую зарядку, а ещё спорт-массовую по воскресеньям. В остальном ко всему привык. А если кому из пацанов придёт посылка, или ещё лучше — родители приедут, — это прямо праздник.

От голода мы уже не страдаем. Короче, служить не так уж и тяжело. Только по своим всем скучаю. Давно уже никого не видел: родственников, друзей… Ещё мать на кухне пластиковое окно вставила, мебель новую купила — хочется на всё это посмотреть!

До конца службы осталось три с половиной месяца. Надеюсь, ты ещё успеешь ответить на моё письмо, ведь получать письма гораздо приятнее, чем разговаривать по телефону или общаться в Интернете. Это я теперь точно знаю!..»